Бог не предусмотрел в человеческой жизни пауз. Но человек не отчаялся и придумал Пасхальные каникулы. Завтра летим в Испанию, куда-то на восточное побережье... На восточное побережье...

Она...

Нет, она не заговорила сложными предложениями, она еще даже не пошла, предпочитая более быстрый способ передвижения - ползком, но все же это уже Человек. С ней можно вступать в диалог, с ней уже никогда не чувствуешь себя одиноко. Она хохочет, когда я изображаю кашель, кокетливо смотрится в зеркало, когда я примеряю ей летнюю клетчатую панамку, "чистит зубы" матрешке, расчесывает кролика и нажимает подряд на все кнопки новенького розового компьютера. Она подолгу перебирает шахматы, прикладывает к уху пульт управления, грызет книжки и дергает попой под музыку- танцует... К вечеру она очень устает, потому что живет каждую минуту жизни столь интенсивно и эмоционально, что остается лишь съесть кашу, снова надеть красную пижаму и уснуть прямо у мамы на руках, когда та несет в кроватку, по дороге выключая везде свет. И мама устает. Я устаю... Эт этого непрерывного обмена улыбками, звуками, книжками, игрушками... От догонялок, пряток, песен и стихов. Но вот я сижу где-то в школе и чувствую, на физическом уровне, что есть что-то невыразимо приятное, что ждет меня сегодня, словно вкусное пирожное, которое очень хочется съесть или книга, которую не терпится прочитать. Анна... Анюшатина... Анна-ванна, бэби Аня... Я скоро, скоро приду и снова будут - улыбки, песенки, прибаутки, догонялки, слезы, смех, а ты будешь показывать язык, а потом бить со всей силы головой об шкаф, а я буду сердиться и пытаться отвлечь, а потом... И - по кругу, по кругу, по кругу - усталости, счастья, напряжения, легкости, страха, радости...

Снова Анна...

Год назад мне казалось, что время тянется бесконечно, когда целыми днями приходилось говорить с кем-то, кто не отвечает, а лишь смотрит недоуменно. Эта тишина ощущалась томительной, и было сложно заполнить непродолжительные паузы бодрствования между долгими периодами благословенного сна. И отчего-то всегда жило во мне напряжение, сопровождающее меня, но в меньшей степени, до сих пор. Напряжение от непредсказуемости этого маленького существа, вдруг пускающегося то в нудное хныканье, а то в отчаянный истеричный плач, и доказывать что-то - бессмысленно. Я была счастлива и спокойна в материнстве лишь в те моменты, когда смотрела на нее - спящую и беззащитную, и удивлялась той силе, которую она имеет над нами, над нашим временем, мыслями, разговорами... Здесь все подчинено тебе, Анна. Все дышит любовью к тебе, страхом за тебя и перед тобой...

Анна.

6 часов утра. Уже 6 часов? Снова 6 часов! Мой ребенок воинственно заявляет о том, что, мол, хватит валяться, пора играть, а промедление смерти подобно! Маленький человек в красной полосатой пижаме гневно отвергает жалкие попытки сонных родителей чем-то занять ее в кроватке. Она уже большая девочка и прекрасно знает,что в другой комнате ждет ее много интересного. Я не успеваю снять с Анны пижаму и памперс, как она уже кидается к пирамидке и разбирает ту в мгновение ока, хаотично разбрасывая цветные колечки по полу. При этом она постоянно о чем-то болтает с папой, грустно склонившим голову над пазлами с изображением домашних животных: ля-ля-ля-ля, ба-ба-ба-ба, и все понимают, что день начался- окончательно и бесповоротно, хотя в это трудно поверить... Потом вдруг наступает подозрительная тишина. Анна заседает в своем розовом замке рядом (!) с горшком и на комично строгом лице - следы сосредоточенности и преодоления небольших трудностей. "А-а?"- спрашиваю я, но она не отвечает, погруженная в жизненно важный процесс. Благословенный миг, когда можно пойти в душ без риска быть в этом замеченной. Иначе- придется умываться под грозные крики маленькой девочки, с недюжинной силой барабанящей в дверь. Сидя в замке, Анна прислушивается. Звуки ей явно знакомы. Это папа загружает посуду в посудомоечную машину. Закончив "а-а", мой ребенок со скоростью юного таракашки ползет "на помощь": срочно, срочно надо успеть вынуть несколько грязных ложек и вилок перед тем, пока папа не успел все закрыть и пустить воду! Повозмущавшись и набедокурив, Анна берется за ножки стула и с грохотом начинает толкать его по кухне до тех пор, пока не оказывается внутри этого стула - время завтрака организм определяет безошибочно. Ложка кефира- мишке, ложка кефира - Анне. Папа кормит, как обычно, молча и напряженно, боясь детской грозы, мама- со всякими прибаутками про "сороку-воровку" и "козу рогатую". На мгновение прервавшись в поедании утреннего кефира, Анна зачарованно смотрит наверх, показывает волевым движением пальца на лампу и шепчет, довольнная: "Па-па". "Лампа", - хором говорим мы ей. "Папа", - повторяет она.

Вечернее...

В "Презрении" Годара есть эпизод, который поразил меня сразу и навсегда художественной простотой и глубиной эротизма. По мере того, как камера открывает совершенную наготу Бриджитт Бордо, ее героиня называет поочередно каждую часть своего тела, спрашивая мужа Поля (Мишель Пикколи), нравятся ли ему ее ноги, грудь, лицо, а он- тихо и серьезно - каждый раз отвечает: "Да". Я отрываю своего мужа от жарких предвыборных дебатов между социал-демократами и "модератами" и задаю ему прямой вопрос, считает ли он меня красивой. Как всегда готовый переключиться на интересную беседу, он живо и весело откликается, словно ответ его заранее приготовлен: "Конечно! Ты же моя жена". Мне кажется сомнительным комплимент, содержащийся в этой реплике, и я не унимаюсь, настаивая на том, что бы он ответил, красивая ли я вне зависимости от того- чья жена, пусть бы я была женой Тони, Сепо или Хенрика... "Как ты можешь быть женой Сепо? - удивляется мой муж. - С ним же невозможно жить..." Потом он развивает мысль о том, что вместе наш дуэт представляет особую ценность, нежели по отдельности, что в паре мы излучаем особую энергию и набираем больше очков, чем по одиночке. То есть он имеет в виду, что с ним я - 10, а без него - ноль? Оказывается, нет. Без него я набираю 6, а он без меня и того меньше - 4. Так и не получив прямого ответа на заданный вопрос, я все же интересуюсь, что больше всего ему во мне нравится. "Глаза", - тут же выдает он, словно мы играем в игру "Как стать миллионером". Я вижу, что у социал-демократов явно сильнее позиции, чем у народной партии или "модератов", да и женщины там посимпатичнее. Мой муж вновь с головой погружается в тонкости предвыборных споров с видом отстрелявшегося по математике школьника. Я задумчиво поднимаюсь на кухню, завариваю кофе и вдруг впоминаю так красиво звучащие слова Поля: "Je t`aime totalement, tendrement, tragiquement..."

Ринкиби. Неудавшаяся карьера.

В учебнике шведского языка помещено письмо некой реально существующей Бамини со Шри Ланки. За плечами у нее - гимназия и курсы SFI, но все же она набирается смелости и отправляет письмо в детский сад с предложением себя в качестве воспитателя. К изумлению самой Бамини, ее приглашают на собеседование, а затем, после небольшого испытательного срока берут на работу. Я читаю эту историю по дороге в школу, в автобусе, потом смотрю в окно и думаю: "Чем я хуже Бамини?" Мысль устроиться воспитателем детского сада поглощает меня мгновенно и целиком. Я уже вижу себя - вкладывающую все свои душевные силы в воспитание малых и убогих. Убогих - поскольку не рискую браться за работу с ухоженными шведскими детишками, и думаю, что с иммигрантскими малышами мне будет легче найти общий язык в буквальном смысле слова. Пока я еду все в том же автобусе в моей голове складывается План, уровень амбиций опускается ниже нулевой отметки и я уже зачарованно всматриваюсь в свою детсадовскую будущность. Слово- дело.
В этот же день я нахожу вакансию воспитателя в детском саду с "языковым и спортивным уклоном". Слово "языковой" в сочетаниии с удобным месторасположением решают все. Я отчетливо понимаю: это- судьба. Исполненная вдохновения, я сочиняю литературное письмо, в котором использую такие выражения, как "я загорелась желанием" и "готова вложить всю мою энергию, знания и опыт". Я выверяю каждое слово, расставляю запятые и отсылаю, воображая, что подкладываю бомбу замедленного действия. И - точно: через пару дней звонок настигает меня в Финляндии: директор детского сада Нишман с едва угадываемой нешведской интонацией приглашает меня на интервью. Ура! Прорыв в космос! Я уже воображаю, как сижу в центре чернокожих и кареглазых питомцев и провожу очень развивающую игру. Первая работа в новой стране - важный шаг на пути к интерграции в общество! (Так утверждает Бамини из учебника). Вот только насторожило меня, что ехать придется вовсе не в спокойную благопристойную Машту, как указано в анонсе, а в Ринкиби- иммигрантский район, что-то вроде закрытого гетто, где редко встретишь шведского человека, а все больше попадаются лица самых удивительных расцветок и разрезов глаз. Женщины в Ринкиби ходят, в основном, с покрытой головой, а мужчины - молятся Аллаху. Ринкиби- не Швеция. Это- плотное сосредоточение чужестранцев, половина земного шара, уместившаяся в нескольких кварталах.
Но муж меня все же туда отвез -ради моей карьеры (днем в Ринкиби тоже небезопасно, тем более, в первый раз).
Едва обнаружив нужную дверь без вывески где-то под темной аркой, я вступила в длинный обшарпанный коридор, быстро представив, что я , возможно, буду ходить по нему каждое раннее утро.
Нишман, женщина лет 35, встретила меня радушно, предупредив, однако, что сегодня у нее "очень много интервью" и "нам не удастся долго поговорить". Про себя я удивилась и немного усомнилась, что именно в этот детский сад стоит очередь.
Я рассказала ей, что меня в большей степени интересует творческая "интеллектуальная" работа, нежели бумажная, что я отличный коммуникатор, но плохой бухгалтер, что в будущем хочу писать книги и заниматься наукой и что дети для меня.... ну, пожалуй, да, смысл жизни... Короче, говорила я все больше по сути, чтобы всю правду, до основания вещей. И в тот момент, когда я сидела перед растерянной от такого полета турчанки и пыталась продать себя за 10 тысяч крон, я не могла сомневаться в искренности моих слов и глубине желаний. Я была собрана, обаятельна, красива. Перед ней лежало мое изумительное досье -все мое высшее-перевысшее образование, весь мой 10-летний опыт работы с разными аудиториями... И театром-то я руководила, и в каком-то там лицее организовывала весь учебный процесс, и лекции -то читала, и детей люблю, и людей, и весь белый свет...
Короче. Не взяли меня в детский сад Ринкиби. Не подошла. А счастье было так возможно... Я охотно взгрустнула и пожаловалась мужу на свою судьбу и на дискриминацию приезжих. Он, как обычно, нашел успокоить меня тем, что его тоже в юности не взяли грузчиком в продовольственный магазин. А я для очистки мозгов от глупостей Бамини взяла Петра Вайля и стала читать...про Париж.

Еще раз о Финляндии

Бывают такие благословенные дни, когда ничего не происходит. Анна, утомленная экологически чистым финским воздухом и первым, едва теплым , но невыносимо ярким солнцем, смотрит в коляске свои малышатские сны, а деревянные настенные часы отсчитывают минуты - тик-так-тик-так... В такие дни я физически ощущаю, как идет время, как течет объемная человеческая жизнь. Она незатейливая и внешне размеренная, эта жизнь... И кажется, будто большого, теплого, пахнущего деревом дома, нашего "семейного имения", не касались тревоги. Там с раннего утра уже накрыт завтрак, а ребенку так привольно ползать по ковровым дорожкам, открывать многочисленные двери, залезать на кресло - качалку, а потом без устали делать "ладушки" загадочной Маркет- 60-летней тетке мужа, которая все сидит да сидит на диване и смотрит как-то неопределенно в экран выключенного телевизора или на зашторенное окно, а то вдруг скажет что-то и по-детски так засмеется, и Анна вместе с ней- своим громким хохотом, похожим на плач. А то вдруг выплывет из своей комнаты другая "сестра"-Ева- молчаливая, взъерошенная и тоже загадочная. Мягкой походкой пройдет на кухню, аккурано переступив Анну, улыбнется ей ненавязчиво, сядет на свой высокий стул, сидит и тоже - смотрит... А свекровь моя - милая Мариетта - все рассказывает и рассказывает истории. Их у нее немерено: одна плавно перетекает в другую. Кто на ком женат, да у кого сколько детей, да кто как заболел, да когда помер. Болтает она о финских политиках и шведской принцессе, о бывшем муже и о своей работе с парализованными и умственно отсталыми пациентами, судьбу каждого из которых Мариетта знает как свою собственную, а еще о тетках по линии отца, о своих счастливых детях и удивительных внуках, о потреянных друзьях, о всяческих человеческих горестях, о старении и вечной молодости... И от этих разговоров ставшей мне родной женщины с таким странным шелестящим шведским, смешащим ее умных сыновей, от таинственных передвижений двух теток по светлому дому, от развешенных и расставленных повсюду фотографий со свадеб и кристин, от тиканья деревянных часов - возникает чувство семейственности, своего места, постепенно входящей в плоть и кровь другой культуры, другого языка, вдруг ставшего привычным... И время перестает пугать. И кажется, что вот этот - отдельно взятый мартовский холодный день - с раскрошенным на полу печеньем, солнечными бликами, желтыми тюльпанами, грызущим морковку малышом, - длиною в вечность. И времени нет.

Воспоминания о Финляндии

Корабль "Аморелла", что должен был отвезти нас обратно в Швецию, столкнулся с "Изабеллой" на подходе к Турку, и мы на целый день задержались в обетованной Лайтиле - многонаселенном финском городе, на улицах которого, однако, редко встретишь человека. Лишь где-то в снегах за добротно и с любовью сплетенными оградами лают сторожевые собаки да птицы поют в высоких соснах. Этих невидимых птиц все и высматривала моя Анна, потому что больше смотреть было не на что... Лишь иногда пройдет почтовая машина да парочка пенсионеров спортивного вида всплывет посреди белоснежной дороги, улыбнется малышу, прошелестит что-то на своем наречии, и снова- тишина да лай собак, да зима...