http://svt.se/2.102100/skavlan

Усталый взгляд цепляет передача "Skavlan": я останавливаюсь посреди комнаты по дороге в душ и наблюдаю, как бойкий норвежец Skavlan непринужденно беседует со своими гостями. Сегодня у него в студии монах, с 18 лет соблюдающий салибат, и журналистка , всю жизнь боровшаяся за свободную любовь и писавшая о сексе. Затем к ним присоединяется популярная среди подростков певица Robyn с задорно качающейся серьгой в ухе, а под занавес приглашается режиссер John Cleese, в свои 70 выглядящий на все 50, благодаря пластическим операциям, и женатый (в очередной раз) на молодой женщине. Меня увлекает даже не ход беседы, зачастую предсказуемой, но удивительно легкая манера "Скавлана" переходить с одного языка на другой. Между собеседниками нет никаких коммуникативных барьеров. Со священником Скавлан выясняет проблемы пола на норвежском, с журналисткой он жонглирует шведским, ну, а когда в студии появляется звезда кинематографа, все, не задумываясь над поиском слов, переключаются на английский. Мир- это язык. Язык- единственный путь завоевать, если не мир, то свою нишу в мире. Я чувстую себя порой учеником первого класса, случайно забредшим на университетский семинар. Лишившись свободы языка, его гибкого и тонкого владения, лишаешься зрелости, и единственными маяками в жизни становятся формы глаголов; учебник грамматики превращается в Библию, словарь - в икону, которую всегда таскаешь с собой в большой сумке.

Современное общество ставит передо мной высокие требования. Отвечаю ли я им? Что я на самом деле могу? Правильно ли трачу свое время?

Единственное абсолютное знание, которое помогает мне ориентироваться в этом калейдоскопе ежесекундно происходящих событий и разговоров, ведущихся талантливыми коммуникаторами, - это час, когда моей Анне пришла пора купаться и есть перед сном кашу. Я точно знаю, что, пока она засыпает, лучше чуточку посидеть рядом с кроваткой и не выключать настольную лампу. В эти вечерние минуты жизнь приобретает определенность, а очертания предметов и явлений - четкость, несмотря на заоконные сумерки. Минуты... А, может, мне просто завтра 30, и все вопросы, вдруг возникающие при мысли об этом, найдут свои ответы в естественном ходе времени? Может, не так уж неразрешима загадка этого погрязшего в информации яростного и прекрасного мира?

Шведский феминизм

"Я бы никогда не женился на шведке", - говорит мой муж. И многозначительно добавляет: " Они все-феминистки!" Беседа происходит на просторной кухне, в которой полноправный хозяин - друг Пьер, отвечающий не только за пропитание, но и за непосредственное питание всей семьи. Прекрасный кулинар, "чувствующий еду", он, на первый взгляд, с удовольствием встает за плиту. Если же по какой-то причине Пьер не успевает сварганить очередной кулинарный шедевр, Розарио ест бутерброды или вообще ходит голодной - она неспособна сварить даже картошку, которая в ее беспомощных женских руках превращается в мучнистую кашу. Умиротворенные нежной лозаньей, хозяева и гости мирно общаются. "Что такое феминизм?"- вопрошает Пьер. И действительно - чего добиваются женщины, принадлежащие к этому, пугающему своими лозунгами о равноправии, клану? Если во вторник выбрасывает мусор Она, то в среду - любой ценой, но мусор должен выбросить Он. Если с утра отводит ребенка в садик Он, то, так уж и быть, Она заберет малыша вечером. Если на место в правительстве претендуют Он и Она, есть 80 % вероятности, что у руля встанет дама (другой расклад может расцениться как дискриминация). Постепенно мужчина все больше и больше входит в роль домохозяйки и уже обнаруживает в себе неприятное чувство вины, если случайно засмотрелся спортивными новостями, а его спутница в это время расщедрилась и приготовила макароны с сыром. У меня мелькает мысль, что феминизм зародился в голове у ленивой, но умной женщины, склонной к однополой любви и неспособной вести хозяйство. Быт, требующий скрупулезного внимания, оказывается взваленным на сильные мужские плечи. Женщинам остаются дети, забирающие все их силы и вгоняющие в ежечасный стресс. Дети и карьера - это сакральное слово, этот пароль, используемый тогда, когда Она пропускает свой день выбрасывать мусор. Шведские женщины оказываются столь неистовы в своей борьбе за равноправие, что готовы пожертвовать всем, даже семьей и так называемым "женским счастьем", чтобы, не дай бог, не потерять свободу выбора и передвижения. Выбор диеты, стиля одежды, ночного клуба, места жительства, отдыха и захоронения- все должна решать она сама, любимая... Пьер вниматеьно слушает дискуссию, не вмешиваясь, не высказываясь ни "за", ни "против". Он выглядит всегда усталым по вечерам после дней, полных мелких и крупных обязанностей. В его жизни слишом много "надо". На слудующий день Пьер между делом в тихомолку ест борщ, приготовленный мною из уважения к семейству, и уезжает на велосипеде, прихватив с собой на багажник маленькую Бланку. Я вижу, что Розарио очень рассержена. Из протеста (он не пригласил ее к столу!) она намазывает маслом белый хлеб и механически его жует, запивая молоком. "Мужчины!"- раздраженно восклицает она. И затем грустно и безнадежно вздыхает: "Шведы!" Чего, мол, с них взять...

Party...

В испанском языке есть выражение, которое можно перевести "слушает, словно швед". Подразумевается собеседник, делающий вид, что слушает, но не слышит или - не хочет слышать, не заботится о глубинном смысле высказывания, часто рассматривая фигуру умолчания как лучший способ избежать конфликтов. Об этом мне поведал женственный, сам ускользающий от общения Пьер, напротив, предпочитающий слушать (или притворяющийся слушающим). Он совершенно не думает делать беседу легкой и непринужденной, не утруждает себя быть интересным. "Какие они - русские?" - немного лениво, как бы между прочим спрашивает он, при этом разглядывая стакан с холодным пивом на свет. Мне на ум приходит образ: поезд дальнего следования, что-то вроде "Москва- Воркута". Окна по обыкновению не открываются, дышать нечем. Незнакомые люди угрюмо провожают глазами скучный пейзаж, ожесточенно обмахиваясь газетами. Потом кто-то первый достает огурцы, помидоры и соль, другой- курицу, третий - мятые пирожки с капустой. Становится веселее, народ оживает, разговор крутится вокруг еды. Как по волшебству появляются стаканы, пиво, а там и что покрепче. Через пару часов усталые раздраженные пассажиры превращаются в добрых веселых "своих парней", многое друг о друге известно, часто совсем ненужные подробности, и вот к концу пути уже и не хочется из поезда выходить, трудно расстаться, происходит обмен адресами и телефонами, напоследок уточняется имя, которое в увлекательной беседе за жизнь было позабыто за ненадобностью. Пьер высокомерно поднимает бровь, Розарио снисходительно улыбается: "Русские, русские..." На следующий день мы с мужем устриваем "русский party" - с наваристым борщом, классическим оливье, который здесь проходит как "русский салат", селедкой и водкой, правда, финской. На огонек заходит супружеская чета стопроцентных испанцев. Колоритные высокие Ирена и Алекс не говорят ни на одном языке, кроме своего родного, но в силу того, что по профессии они вынуждены много общаться с иностранцами и что-то им объяснять (она - продавец одежды в торговом центре, он- полицейский), оба каждое свое слово сопровождают выразительным жестом. Сначала все чинно пьют пиво и, нахваливая, культурно едят суп. Затем мой муж нетепеливой рукой вскрывает водку, и у всех, включая задумчивого кисловатого Пьера появляется румянец. Алекс обменивается очками с моим мужем, радостно хохочет, при этом оба что-то выкрикивают: один-на английском, другой - на испанском. Ирен вдруг скидывает туфли на высоких каблуках и пускается в пляс с обезумевшей от впечатлений трехлетней Габи, визжащей от восторга и захлебывающейся в смехе. Краем уха улавливаю, что Шевчук поет "Что такое осень". К десерту (клубника с мороженым) подается шампанское с ягодкой, исчезающее в мгновение ока. Через некоторое время я ухожу наверх и долго смотрю на своего спящего ребенка, удивляясь, что "взрослые" просто позыбыли о трех малышах, нуждающихся в покое. Под превеселую гремящую музыку вскрывается бутылка сприта, и те, кто еще на ногах, встают в круг и выплясывают что-то еврейско-греческое с выбрасыванием вперед ног. Пьер обнимает Алекса, мой муж кружится по комнате с Ирен на руках, задевая прыгающую Габи: та падает на коврик перед камином и, обессиленная весельем, не поднимается -ей уже не хочется ни шведской, ни испанской сказки. Розарио уносит ребенка в постель, а русский поезд мчится дальше. Пропитанный средиземноморским ветром и солнцем вагон раскчивается из стороны в сторону, и все друг друга любят, и все друг другу- родня!

Хозяйка дома, в котором мы провели наши валенсианские каникулы, кариглазая Розарио - родом из Чили. Ее родители иммигрируют в Швецию, когда ей всего три года, соответственно, образование она получает в шведской школе. Испанский- язык ее матери. Шведкий - язык ее второй родины, подросткового становления, первой любви. В 25 Розарио чувствует, что ее неумолимо тянет к латиноамериканским корням, и она улетает обратно в Сан - Диаго, где встречает своего будущего шведского супруга-томного Пьера. Через какое-то время Розарио вновь пакует чемоданы и перемещается в Мальмо, где и живет сейчас с мужем и двумя шаловливыми маленькими дочками. Однако семья мигрирует между тихим упорядоченным Мальмо и шумным хаотичным Мадридом, а Розарио постоянно колеблется в выборе межу дождливой прозрачной шведской весной и ослепительно синим жарким испанским небом. Да и стоит ли выбирать? "Где тебе по-настоящему хорошо?"- спрашиваю я. Она ощущает себя комфортно и в Чили, и в Швеции, но нигде-дома. Пожалуй, Мадрид. Этот яркий безумный город близок ей по духу, там она счастлива. "Бездомность" Розарио вовсе не трагична, в ней нет примеси печали или ностальгии. Двуязычие порождает особую раздвоенность сознания, формирует своеобразный характер, гармонично совмещающий южную взрывную эмоциональность и скандинавскую склонность к порядку; искорку легкомыслия и шведскую выдержанность и отстраненность в общении.
Дом выбирается сердцем, темпераментом и часто оказывается совсем не там, где ты родился или просто прописан по паспорту.
В этом напоенном солнцем климате, в этих холодных ароматных вечерах, между магическим покачиванием ветвей огромных пальм, ночные тени которых кажутся миражами, я скучаю по унылому небу моей Швеции, по ее мягкой девственной весне, без этих вызывающих острую аллергию запахов и слепящих глаза красок. Дом - там, где разбросаны игрушки Анны, где под кроваткой пылится ее полосатый носок, а на кухонном столе ждет ее маленький паровозик, а меня- нераспечатанный счет за телефон. Правда, есть еще один Дом, один Язык, на котором я сейчас пишу, одно Возвращение, по которому томится сердце. Но это уже - за границей моей реальности, моей судьбы, моей любви.